Шествие завершали именитые купцы и промышленники, представители городских сотен и слобод в богатых одеяниях и на хороших лошадях, окруженные слугами и работниками.
Московские оркестры встречали процессию у ворот Земляного, затем Белого и Китай–города, где выстраивался почетный караул бравых стрельцов с пушками и легким оружием. Последний оркестр наяривал в трубы, флейты и литавры над кремлевскими воротами, в которые проехала только Марина Мнишек с небольшим числом сопровождающих и охраной.
Остальные поляки и литовцы разместились в любезно освобожденных хозяевами домах бояр, окольничих и богатых купцов в центре города.
Патриарх Игнатий демонстративно не вышел встречать будущую царицу на Красную площадь, как сделал бы, если бы Марина Юрьевна была православной; остались в Кремле и члены освященного собора. Только священники бесчисленных московских церквей (как и вообще священнослужители на всем пути от границы) вместе с народом выходили здравствовать будущую государыню, избранницу «доброго царя Димитрия».
Благоразумный Игнатий отнюдь не перешел в оппозицию: патриарх считал необходимым добиться, чтобы народ убедился в твердом соблюдении обычаев и защищенности устоев. Всю Москву незамедлительно облетела весть, что иноземная царская невеста должна пожить сначала в православном Вознесенском девичьем монастыре и под руководством царицы–инокини Марфы Федоровны приобщиться к традициям своей новой родины. Тогда, наговаривали простонародью люди царя и патриарха, она будет достойна венчаться царским венцом.
Все детали предстоящего бракосочетания должны были строго соответствовать православным обычаям. Зная, сколь стремительно разносятся злонамеренные слухи, Игнатий позаботился, чтобы все время до свадьбы невеста строжайшим образом соблюдала православные каноны в поведении, еде, одежде и праздниках. Католические священники и даже переодетые иезуиты, известные своей пронырливостью, за порог монастыря не допускались, несмотря на просьбы Марины, ее родни и самих священников.
3 мая в Золотой палате Кремлевского дворца в присутствии высшего духовенства, сидевшего во главе с патриархом по правую руку государя, и около ста вельмож состоялся важный во многих отношениях прием.
Иезуиты, затесавшиеся в свиту послов и гостей, с досадой наблюдали величие патриарха Игнатия, сидевшего в огромном зале выше всех (кроме, конечно, государя). Большой животворящий православный крест перед патриархом как бы говорил алчным католическим пришельцам: «Изыди, Сатана!»
Опасения сторонников короля Сигизмунда вызвала речь гофмейстера Марины Мнишек Станислава Стадницкого. «Сим браком, — говорил Стадницкий Дмитрию Ивановичу, — утверждаешь ты связь между двумя народами (русскими и литвой. — А. Б.), которые сходствуют в языке и в обычаях (и в вере — отметили про себя русские. — А. Б.), равны в силе и доблести, но доныне не знали мира искреннего, и своей закоснелой враждой тешили неверных; ныне же готовы, как истинные братья, действовать единодушно, чтобы низвергнуть луну ненавистную (мусульманство. — А. Б.)… И слава твоя как солнце воссияет в странах Севера!» [83]
Слишком недавно соединилось Великое княжество Литовское с королевством Польским и слишком большим утеснениям подверглось православное большинство литвы от католиков, не обретя надлежащей защиты от татар и турок, чтобы послы королевские и иезуиты не увидели в этой речи мнения множества литвинов, которые с восторгом соединились бы с россиянами под знаменем православного самодержца, выступившего против агарян. Нет, не случайно Сигизмунд III и его паны–радцы не дали послам воли вести переговоры об антибасурманском союзе!
Глава посольства польского короля Николай Олесницкий вручил стоявшему перед троном Афанасию Власьеву королевскую верительную грамоту, адресованную какому–то «князю» Дмитрию Ивановичу — и немедленно получил ее назад с предложением возвращаться к Сигизмунду, поскольку в России есть только один владыка — цесарь. «Что делается?! — возопил посол. — Оскорбление беспримерное для короля и всех знаменитых поляков, стоящих перед тобой, для всего нашего отечества… Ты с презрением отвергаешь письмо его величества на сем троне, на коем сидишь по милости Божией, государя нашего и народа польского!» [84]
Патриарху Игнатию и всем сторонникам Дмитрия Ивановича стало ясно, что и королевская грамота, и речь Олесницкого были намеренным оскорблением с целью дискредитировать царя и разорвать с ним отношения, становящиеся опасными для трона Сигизмунда и господства польских магнатов–католиков в объединенном польско–литовском государстве.
Однако такой поворот событий был предусмотрен: не обращая внимания на грубости посла, уже призывавшего на голову Дмитрия Ивановича гнев Божий за последующее кровопролитие, русские приняли грамоту, объяснив это снисходительностью великого государя, готовящегося к брачному веселью. Но прежде царь произнес тщательно подготовленную при участии духовенства речь, обосновывающую имперскую миссию Российского православного самодержавного государства.
Дмитрий Иванович выразил удивление, что «его королевская милость называет нас братом и другом — и в то же время поражает нас как бы в голову, ставя нас как–то низко и отнимая у нас титул, который мы имеем от самого Бога, и имеем не на словах, а на самом деле и с таким правом, больше которого не могли иметь ни древние римляне, ни другие древние монархи! Мы имеем это преимущество — называться императором — …потому что не только над нами нет никого выше, кроме Бога, но мы еще (и) другим раздаем права. И, что еще больше, — продолжал Дмитрий Иванович, — мы государь в великих государствах наших, а это и есть быть монархом, императором». Указав, что Римский папа «не стыдится» называть его в посланиях кесарем, царь отмечает, что не использование его предками императорского титула нисколько не подрывает их права именоваться так, ибо в древности «не только наши предки, но и другие государи» часто «в простоте» не заботились о соответствующих их величию названиях. Польские короли, например, приняли «королевскую корону и титул от кесаря Отгона», чего бы «в настоящее время они, конечно, не сделали».
«Кроме того, — заметил российский самодержец, — всякому государю позволительно называться, как кто пожелает. И действительно, у римлян многие кесари назывались народными трибунами, консулами, авгурами…
Итак, объявляем его королевской милости, что мы не только государь, не только царь, но и император, и не желаем как–нибудь легко потерять этот титул для наших государств… Кто отнимает у меня преимущество и украшение моего государства, которыми государи дорожат как зеницею ока, то тот мне больший враг, нежели тот, который покушается отнимать у меня мою землю!» [85]
Если бы не унижение России отнятием у нее имперского статуса, заметил государь, он относился бы к королю как к старшему брату. Теперь Дмитрий Иванович через дьяка обещал королю пожаловать ему титул «шведского» в обмен на признание за царем императорского сана.
Приезжим из Речи Посполитой было объявлено, что россияне с удовольствием видят друзей в своих бывших врагах, что обычаи в России переменились и на смену тиранству, более всего отталкивавшему свободолюбивых рыцарей, пришла законность и любовь к свободе.
Щедрый, мужественный, изобретательный в военных играх, Дмитрий Иванович быстро завоевывал симпатии среди гостей накануне того дня, когда панна Марина будет увенчана императорским венцом. К этому событию радостно готовились все — русские и иноземцы, ожидая самых счастливых последствий брачного союза для объединения соседних славянских государств.
Лишь несколько заговорщиков в царском дворце да доверенных лиц короля Сигизмунда и генерала иезуитов вынашивали злокозненные планы, которым суждено было породить реки крови русского, украинского, белорусского, литовского и польского народов, подвести под мусульманский меч и оставить в османском рабстве многие земли христиан.
Римский папа Павел V, глава католиков, и второй патриарх Московский и всея Руси Игнатий оказались бессильны предотвратить грядущие страшные битвы друг с другом христиан Восточной Европы. Оба первосвященника оказались запутанными в тенета, за ниточки которых дергал маленький паучок, хорошо знавший, насколько легче столкнуть народы в пучину безжалостной вражды, чем настойчиво вести их к прочному союзу и дружбе.
Глава заговора руководит свадьбой
Этим маленьким паучком был князь Василий Иванович Шуйский — старичок с подслеповатыми слезящимися глазками, сивой бороденкой, известный всей России прохиндей, ни разу за свою долгую административную карьеру не судивший по закону, жадненький и скупенький льстец, пресмыкавшийся перед Иваном Грозным и Борисом Годуновым, явный богомолец и тайный сластолюбец, гаденько улыбавшийся, слушая гнусные сплетни и доносы.
